Валерий Меладзе: Предательство — вещь простительная

Он — сама энергия. Высочайшие рейтинги популярности из года в год, сумасшедший отец, ценитель тонкого юмора, еще и звездной болезнью не болен. Такой вот коктейль по имени Валерий Меладзе.

Журналистов Меладзе не очень любит, что понятно — достали его попытки влезания в личную жизнь и поиски чего-нибудь «эдакого». Но говорить с ним ни о его разводе, ни о чем-то «светском» и не хотелось. А вот узнать, о чем думает звезда первого ряда вне сцены и блеска софитов, казалось интересным. И мы решили попробовать просто потолковать о жизни.

Валерий, я отлично помню, как вы появились на сцене в 1990-х. «Выйду в поле, поклонюсь…» А ведь вы мало изменились с тех пор! Стремительно имидж не перекраивали, во всяком случае. И драйв не исчез. Откуда, кстати, вы его черпаете?

— Иногда сам не знаю, честно. Я видел много артистов на подъеме, а потом видел, как в 30-35 лет у них гасли глаза. У кого-то и после шестидесяти глаза горят. Мы все время с Костей, братом, подстегиваем друг друга, толкаем. Может, если были бы поодиночке, у каждого из нас взгляд бы и угас… Мы оба, по сути своей, неугомонные. Ну и стимулы к движению, конечно, они у каждого есть.

У вас они какие? Скажем, деньги?

— Не всегда, и точно не только они. Хотя мы когда-то убегали от безденежья… Точнее не так. Мы родились, когда деньги еще не ставились во главу угла. Это сейчас мы учим детей разбираться в деньгах, а наши родители старались сделать так, чтобы мы как можно позже столкнулись с этой торгово-денежной категорией отношений. В магазин, маме — сдачу, и все! Но деньги, конечно, обеспечивают возможности. А еще когда-то для меня стимулом был страх. Страх неудачи. Это стимул неправильный, страх — это вообще состояние отвратительное. И я бежал от него. Выходит, с одной стороны подталкивал вперед он, с другой — мечты, а мы с Костей всегда были мечтателями. В сумме какая-то двигательная сила и возникла.

Сейчас вы чего-нибудь боитесь?

— Я на себя беру больше положенного. И когда очень устаю, что-то, бывает, подкатывает такое… Но это не страх, скорее, а тревожность относительно возвращения в некую слабость. Черчилль, мне кажется, говорил, что удача — это постоянный уход от неудач? Гениальный человек! Он произнес то, о чем мы все думаем. Неутомимый уход от неудач, а потом — движение вперед. А еще я очень боялся попасть после института в некую структуру, где пришлось бы каждый день ходить и заниматься одним и тем же. Тупо. Я боялся, что день мой будет похож на вчерашний и на завтрашний, потом еще посмотрел «День сурка»… Бесперспективность чудовищна. А сейчас я, пожалуй, боюсь слишком резких перемен, при том что стояния на месте не люблю. Боюсь болезней — моих собственных и у моих близких. Это, вы понимаете, не патологический какой-то страх, и в медицину я верю, но так, в пределах разумного… Вообще любая крайность — плоха.

Скажите, правда любопытно: что такое – спеть несколько тысяч, наверное, раз одну и ту же песню про любовь? Это несколько тысяч раз ее прострадать, или достаточно бывает первых двух, а потом включается чистое ремесло?

— Для меня — несколько тысяч раз прострадать. Иногда это удается сделать до слез, я плачу и этого не стесняюсь. Да, есть такие песни! Зрителей не обманешь. Их нельзя недооценивать.

Они изменилась сильно. Вернее, наше сознание. Оно стало клиповым, разве нет? Ну и потом, не обижайтесь уж, шоубиз кормит публику в последнее время таким убожеством. Понимаю, не этично критиковать коллег, но уверена, что вы понимаете, о чем я.

— Насчет клипового сознания — пожалуй да, соглашусь. Я заметил, кстати, что песни на концертах пою сейчас быстрее, чем раньше. Но к остальному не только шоубиз, но и телевидение, и иные СМИ руку очень даже приложили. Теперь уж и вы не обижайтесь. И пусть прозвучит обязательно это, договорились? У нас и телевидение, и пресса современная, к огромному сожалению, недооценивают читателей и зрителей. И не стесняются выдавать низкопробный продукт. Я за всех отвечать не хочу и не могу, но у меня публика на концертах отличная, я ее чувствую, знаю. И я перед своими зрителями и слушателями несу огромную ответственность, не даю тупых интервью, не даю интервью глупым изданиям, не отвечаю на глупые вопросы. Но тут вот недавно на одном канале видел передачу про театры, годы эдак 1960–1970-е. Слушайте, ведь по сравнению с сегодняшним днем — это какой уровень! Какое уважение к зрителям!!! А казалось бы, в то время сама идеология предопределяла, что все делалось для рабочих и крестьян. И вот тут и кроется главное: никогда раньше культура и интеллигенция не подстилались под широкие народные массы. Наоборот, это их пытались поднять до более высокого уровня. Газеты старались — в том числе. Сейчас никто ничего и никого не поднимает.

А у вас высота плинтуса, ниже которого падать нельзя ни при каком случае, измерена?

— Конечно! Мерило простое: стыдно мне будет за эти произнесенные или спетые слова и совершенные поступки перед детьми и перед родителями, или нет. Это — первые два критерия, они же основные. Далее: будут ли меня подкалывать за то или это мои друзья, они же более снисходительнее ко всему относятся, нежели родители и дети. Ну и вообще — если я требую от своих детей быть нормальными людьми в широком смысле слова, то я и сам должен быть нормальным, иначе требование мое к ним безосновательно.

А кто — ваша публика? Это женщины в основном?

— Женщины песни любят, а мужчины, которые приходят вместе с женщинами, я бы так сказал — ощущают мужскую солидарность… Мы думаем одинаково. Что мне удивительно совершенно, довольно много публики молодой, да еще которая наизусть мои старые песни знает. Это меня очень радует! Правда, песни у нас с Костей о вечном, потому близки зрителям разных возрастов. А может потому что молодежная культура недостаточно содержательна. Меня расстраивает то, что ныне массовая культура не вытягивает человека, а подстилается под него. Потому что скоро некуда уже будет подстилаться, уже уперлись в самое дно.

Ну, пока еще снизу стучат…

— Пожалуй, хотя понятия «потолок» и «дно», к сожалению, эфермерны. Когда нет четкого понятия «потолок» — это хорошо, расти можно до бесконечности, но когда нет четкого понятия «дно», это не просто плохо, а чудовищно. Соглашусь: увы, критика шоубиза не беспочвенна: год назад нам казалось, что ниже уже не опустимся, а сейчас кажется, что то, что было тогда, находилось в достойных рамках. А юмор был совершенно другого уровня, заметили? Жванецкого слушаешь — и не успеваешь за полетом мысли, отстаешь! А сейчас?

С нашим движением к полу можно бороться, по-вашему?

— Это синусоида. Россия тем и велика, что у нее всегда было все: с богатством граничила беспробудная бедность, нищета, кабаки грязные, какие-то воровские районы в городах, но при этом в любую эпоху были великолепные писатели, поэты, композиторы, богатейшая культура. И страна наша всегда такой будет — очень большой и разной, даже в пределах одного города. Разброс субкультур, правда, существует и в западных странах, и там противоречия обостряются в связи с глобализацией.

Остается тихо радоваться, что не у нас одних проблемы. Шутка.

— Да я вообще не видел ни одной страны в мире, в которой все было бы все идеально! И не только страны — ни одного региона идеального нет. Это издалека кажется, что где-то есть рай на земле. Если сейчас переселить любого из нас в Америку, он будет испытывать ужасную ломку, долго вживаться в этот социум, и чем старше человек, тем ему будет труднее. Потому что со стороны мы видим только фасад. У них с 1970-х годов все сверкало, все эти дома высоченные, внешняя атрибутика. Теперь все это есть и у нас. А что внутри этих зданий, за фасадом, кто-нибудь когда-нибудь думал? «Московских окон негасимый свет» — помните? Я когда-то приезжал в Москву, ходил по улицам, иногда видел в окнах — где-то кусочек лампы, где-то тень какую-то, и додумывал сам — мне казалось, что за каждым окном какая-то судьба, семья. Я эти окна как книги читал! А недавно был на гастролях в Америке, и ранним утром наблюдал, как шла на работу толпа клерков, совсем одинаковых, в серых костюмах, неживые какие-то манекены. Они шли на работу в огромные офисные здания с большими окнами. Но мне не хотелось смотреть в эти окна.

Почему-то странно слышать это от вас. Наверное, потому, что есть тренд — ругать все, что у нас, в противовес закордонному раю.

— Да нет, так нельзя. Не так они хороши, и не так мы плохи! Скажем, в 90-е годы как такового государства у нас не было, но я считаю, что высочайшая культура отношений и внутреннего ценза была оставлена нам Советским Союзом, поскольку при практически полном безвластии мы тогда не скатились в бездну грабежей и мародерства, хотя в других странах, если государственная машина хоть на время дает сбой, начинается именно это. А в 90-е ведь бандиты у нас просто заменяли государственные органы распределения и правопорядка и устанавливали какой-то свой, чудовищный и несправедливый, но порядок. Посмотрите, какое мы общество, если, несмотря и на это, не стали убивать друг друга и грабить. Все равно каждый из нас держался, выходил из дома, шел на какую-то свою работу.

Есть хотелось. Вот и шел.

— Э-э, нет, не поэтому. Ведь при всем том ужасе, в котором находилась тогда экономика, люди гибли не столько с голоду, сколько от безысходного ощущения собственной ненужности. Причем в основном гибли мужчины — они больше свою ненужность переживают. Женщины все-таки необходимы детям, внукам, это заложено на уровне каком-то генетическом, а если мужчине некуда идти утром, это приводит к серьезным последствиям.

Ну да, и в 90-е женщины стали «челночить», а мужчины легли на диваны — умирать. А как же ответственность за семью?

— Это в идеале всю ответственность берет на себя только мужчина. Кто может — тот и берет, я думаю. И не мужчина и не женщина должны по отдельности отвечать за все происходящее в семье, а пятьдесят на пятьдесят. Есть семьи, где мужчины — ведущие. А есть — где ведомые. Это данность.

Как фанатичный отец вы за состояние современного поколения переживаете?

— Мы все, три поколения последних, попали на очень серьезные перемены в стране и в жизни, а наши дети — так еще и на последствия этих перемен. Но я надеюсь на генофонд, на генную память, на некоторое интеллектуальное и художественное наследие… Верю, что благодаря им все выправится. Мешать людям не нужно, все должно естественным путем стать на места. Только государство и само должно соблюдать законы, и подвигать людей к их выполнению. Дай бог.

Дай бог… А вы, кстати, верующий человек?

— Непростой вопрос, однозначно на него ответить не могу. Но свои отношения с Богом у меня есть точно, я Его чувствую.

Христа в душе?

— Нет, над собой, прямо сверху, и вокруг.

И каков он?

— У него большое чувство юмора. Помимо того, что он строг, он безмерно добр. Я обожаю своих детей, моя любовь к ним беспредельна, но если кто-то из них будет плохо себя вести, я, конечно, буду ругаться и разговаривать с ними строго. Так и он обращается с нами. Не все мы достойны того, чтобы он нам что-то давал, это надо понимать. И если дает — мы должны сделать что-то для этого мира, что-то отдать ему, в окружающее пространство. Нельзя просто просить о чем-то, бесконечно просить! Я вот недавно дочке сказал, что Бог посмеивается надо мной.

Ну уж тогда колитесь до конца — по какому поводу насмехается?

— Сначала он мне дал все необходимое, причем этот необходимый минимум был очень маленьким. Потом дал больше, потом еще больше. А потом наступил какой-то предел, который я не почувствовал. Я начал много работать, потому что, вроде как, глупо, если предлагают заработок, отказываться от этого? А еще я пытался какой-то бизнес создавать, но все время попадал то в кризисы, то в изменения правил игры. Вот я и сказал дочери, что Бог дает столько, сколько нужно мне и моим близким, нормально дает, щедро, но как только я забываюсь и пытаюсь заработать больше необходимого, обязательно что-нибудь происходит. Кризис ли случается, аферисты ли какие-то встречаются. Так он щелкает меня по носу сверху. А еще я уверен, что он видит все мои действия, и если я делаю что-нибудь не так, мне обязательно и очень быстро приходит ответочка. И многие мои желания и мечты сбылись, но ведь к этому надо быть готовым… Можно такого намечтать, что не будешь знать потом, что с этим делать.

«Бойтесь своих мечтаний, они сбываются». Знакомо. Чего вы такого «намечтали», чтобы раскаиваться?

— Ну, например, я мечтал, чтобы меня любили женщины, прямо чтобы сильно любили… В подростковом возрасте каждый пацан об этом мечтает. Я влюблялся, когда-то что-то получалось, когда-то нет, но какого-то сумасшествия не происходило точно, и в подростковых дурацких мечтах мне казалось, что есть мужчины, которых любят, они такие красавчики, такие счастливчики, вот мне бы так.

От поклонниц потом намаялись?

— Вообще не намаялся. Абсолютно! Когда кто-то в тебя влюбляется или берет с тебя пример — это здорово. Но я вдруг понял, что надо быть балбесом безответственным, чтобы просто заниматься самолюбованием. Все это ни к чему, глупые мечты. Мечтать нужно о гармонии и стремиться к ней.

Слышала, кстати, что вы чуть ли не лидером были среди артистов, чьи личные странички в интернете подделывали.

— Про лидера не знаю, но как-то закрыл в интернете 47 «клонов», которые от моего имени выставляли какие-то фото и делали какие-то записи. Это правда.

Вы заметили, нас вернуло к слову мечта. Уметь мечтать — важно?

— Что такое уверенность в будущем? Не знаю, как вам, а по мне так это заблуждение. Тут столько факторов, это такое уравнение, с большим количеством неизвестных! И какой бы ты умный и сильный ни был, ты не можешь подложить себе перину везде, где упадешь. Падения, как и взлеты, почти всегда непредсказуемы. Но важно не утерять способности мечтать, это и есть уверенность в будущем.

Вот это философия! А что вы любите?

— Поесть люблю. Хорошие компании люблю. Машины люблю. Но тут надо оговориться: просто я восемьдесят процентов времени нахожусь в дороге, и мне важно, чтобы было комфортно, красиво. Может, меня и осудит кто-то, но надо чтобы было и статусно, только без перебора.

Скажите, Валерий, а есть что-то, за что вы себя осуждаете или не любите? Мы же сами все про себя знаем…

— Рассказываю. Как у любого нормального человека, у меня есть по жизни такие моменты, за которые мне безумно стыдно и которые я, наверное, не смогу исправить никогда. Потом, есть поступки на гораздо более легкомысленном уровне, за которые себя ругаю. Ну, скажем, мы сидели вечером за столом, шутили, смеялись, болтали на любые темы, а утром я могу проснуться и решить, что шутки были какие-то для меня несвойственные, а разговоры — дурацкие. Поэтому я даже в какой-то момент дал себе слово: что бы я ни сделал навеселе, я не буду себя осуждать, потому что это все равно я и сломать себя не могу. В том же, что касается меня как артиста, выходящего на сцену, мне нечего стыдиться. Я делаю свое дело сознательно, с четким пониманием того, что делаю, ни разу не зашел за грань какого-то приличия, не эксплуатировал темы, за которые мне было бы стыдно ради какой-то своей выгоды. Как публичный человек, я могу кому-то в чем-то отказать или ответить не так — от усталости, вот за это мне может быть стыдно. Но это вещи поправимые, я извинюсь, если не прав, никогда не считал извинения чем-то, что ниже моего достоинства.

А с предательством вы сталкивались? Что это для вас?

— Предательство — это вещь безумно обидная, но простительная, на мой взгляд.

Неожиданно звучит, с учетом грузинского темперамента.

— Знаете, я когда-то занимался греблей, и мы по месяцу ходили по Днепру на ялах, офицеры и двадцать здоровых парней. На тренировках все были классными парнями. Но вы же понимаете, что в условиях, когда месяц в одном коллективе, вылезают какие-то проявления несовместимости, начинается раздражение, споры. А потом мы возвращаемся в город, и все опять становились нормальными парнями! Потом еще было немало экстремальных ситуаций, когда не все выдерживали испытания. Но когда мы возвращались в нормальную жизнь, снова все менялось, и я продолжал с ними общаться, и любил их, продолжаю любить и дружить с ними. Просто я не пойду с ними в разведку. Но в обычной жизни почему мы должны всегда все оценивать критериями разведки? Может, нам никогда и не придется в нее ходить? Нафиг мне надо с ним туда, я с ним просто должен сидеть за столом, общаться. Ненадежный и г…нистый человек может быть отличным собеседником, правда ведь?

Необычная позиция. Как правило говорят — не прощу предательства ни за что, а вы…

— Я вам больше того скажу. Я и в своем окружении знаю, на кого могу положиться, но также знаю, кто написал бы на меня донос, если бы нужда пришла, а кто не написал.

Вы что, зная потенциальных предателей, их из своего круга не вышибаете? Это что за всепрощение такое?

— Ничего похожего. Знаете, эти слова написал то ли Акунин, то ли кто другой, но они тут к месту. Вроде как 10 процентов людей — праведники и всегда будут на своих принципах стоять. Другие 10 процентов — абсолютные негодяи и подлецы, они живут только для себя, им плевать на весь мир. А 80 процентов людей, в зависимости от ситуации, будут примыкать или к тем, или к другим. Где найти те десять процентов, скажите? И вхожу ли я в них сам, чтобы окружать себя только надежными людьми? Каким нужно быть уверенным в себе, чтобы искать только таких! Может пришлось бы жизнь на это потратить. И кто знает, как сам я поступил бы в той или иной ситуации, чтобы судить кого-то. Когда выбор встанет, быть подлецом, но все сохранить, или быть хорошим человеком, но все потерять, может, я в этот момент и дам слабину, кто знает.

Зато честно. А вы про себя не все знаете?

— Нет. Всего я о себе не знаю. Но зато я знаю все свои слабости, поэтому и не требую от людей многого.

Все слабости? То есть то, за что вы себя ругаете?

— Их миллион.

Миллион не нужно перечислять, но три основных…

— Чревоугодие… Нет, стоп! Это такие слабости, которые опустят меня в лице читателей. А кроме прочего, нужно мотивировать: для чего мне нужно рассказывать вам о них? У меня и духовника-то нет! А если бы и был, я не уверен, что смог бы ответить ему на этот вопрос, потому что сам не всегда знаю, какие у меня слабости, когда они могут проявиться и до какой степени.

Ну хорошо, а, как говорят, из быта что не любите?

— В свое время я так натаскался тяжестей, что я теперь ненавижу носить тяжелое, ненавижу тяжелый чемодан. Когда я только женился, а потом дочка первая родилась у нас, я еще аспирантом был. Денег почти не платили, зарабатывать особо не умел. И все от тещи возил, начиная с картошки. Однажды я один на двух электричках привез от нее ножную швейную машину. Она была тяжеленная, но я ее допер. Вот с тех пор и не люблю ничего таскать.

А что вы читаете? Или на это нет времени?

— Есть, есть! Я просто помешался на аудиокнигах. Книги без иллюстраций с детства не любил — это откровение, может, кого-то и развеселит, но для меня правда важно было что-то рассматривать, параллельно с чтением. Так что для меня планшет и чтение электронной книги возможны, но не так любимы. А вот аудио… Для меня это волшебная вещь. Я слушаю и просто улетаю куда-то или погружаюсь — глубоко-глубоко.

Вы просто всю жизнь со звуком работаете, отсюда и глубокое восприятие.

— Может быть, кстати… А вообще я никогда раньше не любил исторические вещи, а сейчас просто «пробило» на них. Не хочу показаться легкомысленным, люблю приключения, Акунина очень люблю, а тут читал «Тифлис 1904» Николая Свечина, потрясающая книга про дореволюционный Кавказ. Сейчас много хорошей литературы.

Да, вы правда другой какой-то… Со стороны кажется, что вы всегда немножко вне шоубиза.

— Может, это потому, что мы с Костей ни за кем ничего никогда не повторяем, все придумываем сами. У нас ведь как? Кто-то что-то придумал, и это становится тенденцией. Раньше главным создателем тенденций была Алла Борисовна Пугачева. Мы на «Голосе» общались со Львом Валерьяновичем Лещенко, давно мы знакомы, но поверхностно, а тут работа с ним для меня просто стала открытием. Такой глубины человек! И он, конечно, тоже создатель тенденций. Но в целом сейчас шоубизнес очень унифицирован, все сплошь — стандарты. В интернет вывалены даже присетные тембра, бери их, бери ритмы модные — лепи, что хочешь. Пиар-ходы — и те у всех стандартные. Мое везение — то, что мы с Костей никогда не используем ничего стандартного. Что бы ни случилось, мы все стараемся делать по-своему!

© vm.ru