Валерий Меладзе: Я ненавижу шоу-бизнес
Однажды мне позвонил Валерий Меладзе и попросил принять участие в телепрограмме, ему посвященной. «Я собираю друзей и хотел бы видеть тебя». Мне это было приятно. Не могу сказать, что с Валерой мы встречаемся часто, но у меня изначально сложилось очень теплое отношение к этому человеку. В мире, который он выбрал для себя почти двадцать лет назад, довольно трудно быть искренним и настоящим. Меладзе это удается. Он не сочиняет для себя роль на эстраде и всегда действует от первого лица.
Валера, лет десять назад я снимал фильм про тебя, и ты говорил там, что становишься всё жестче и жестче. Ты достиг идеала в этом отношении?
— Несмотря на то что десять лет назад я уже был в достаточно зрелом возрасте, я, видимо, не избавился тогда до конца от подросткового максимализма. На меня влияли впечатления от книг, где люди, становясь жестче, добивались в жизни большего. Сегодня мне, наоборот, не хочется быть жестким, мне хочется вернуться к какому-то более наивному восприятию мира. Видимо, всё идет в жизни волнами.
Может, кризис среднего возраста дает о себе знать?
— Вот, кстати, только сегодня был разговор о том, что это, возможно, кризис среднего возраста, и возник вопрос, с какого именно возраста он начинается. И мне кажется, что нет точной цифры, с которой начинается средний возраст.
Все-таки ты сегодня ощущаешь этот кризис или нет?
— Ну, наверное, да, причем волнами. У меня где-то после сорока начались всякие мысли, сомнения, всё ли так в жизни. И есть ощущение, что раньше, когда деревья были большими, всё было другим, даже запахи по-другому воспринимались, и эмоции были мощными, яркими, была какая-то безудержная радость…
В нашем фильме ты говорил, что твой любимый герой Дато Туташхия — человек абсолютно спокойный, я прямо тебя цитирую, не доставляющий никому забот. Но когда пытаются сломать его мир, он становится бунтарем.
— До сих пор мне этот герой кажется близким, хотя сегодня я понимаю, что он немножко наивен.
А когда бунтарское начало в твоей жизни проявлялось ярче всего?
— Бунтарство во мне проявлялось еще в школе. Особенно когда преподаватели говорили: да ладно, таких, как ты, мы уже видели сто человек, ничего нового ты не скажешь и ничего нового ты не сделаешь. Я думаю, такая была педагогическая политика. Наш директор школы частенько так говорил всем. Только самые послушные, самые прилежные могли это всё проглотить. Меня это ужасно злило. Вообще я думаю, что педагог никогда не должен говорить подростку: ты обыкновенный. Все необыкновенные, любой нормальный подросток верит в то, что он необыкновенный. И кстати, может, в этом и заключается кризис среднего возраста — ты вдруг перестаешь думать, что «придет время, и я вам всем что-нибудь докажу, я обязательно смогу вас удивить, и вы будете мной гордиться и восхищаться».
И что, эти мысли ушли?
— Да. Не знаю, чем удивить. Когда ты в первый раз прыгнул выше собственной головы, это удивляет. Когда ты прыгаешь во второй, в третий раз, это уже воспринимается как норма. Человек может добиться фантастического успеха, придумать песню, создать новый стиль, спеть необыкновенно. Но со временем люди привыкают и ждут опять чего-то нового. Обязательно.
Вот сейчас ты очень тревожную и грустную мысль высказал, что достиг момента, когда не знаешь, чем удивить. Удивить себя прежде всего или других?
— В первую очередь удивить себя. Это грустно, но рано или поздно это происходит. В то же время кризис — это ведь состояние не вечное. У меня случались депрессии, как у любого творческого человека. Но они длились не дольше, чем вечер и ночь, наутро обязательно приходило просветление. И когда вечером мне становилось невыносимо и я не понимал, куда дальше двигаться, я знал, что наутро придет светлая мысль и мне снова захочется сделать что-то мощное и новое. Кризис — это, видимо, затянувшиеся депрессии. Но не так уж всё плохо. Во-первых, потому, что у меня есть брат Костя и у нас никогда не бывает кризиса в одно и то же время. Когда вдруг у него наступает какой-то тупик, в этот момент ко мне приходит что-нибудь новое. Иногда, кстати, достаточно посмотреть хороший, простой, душевный фильм. Вот на днях я пересмотрел фильм «Привидение». Там всё гениально просто и не надо мудрить, не нужно ничего придумывать, не нужно шокировать людей чернухой и какой-то грязью. Достаточно показать двух красивых людей, показать любовь, показать порядочность и преданность, показать, что добро победило. Все. Мне, например…
…этого достаточно?
— Этого достаточно, чтобы вдруг захотеть жить, захотеть совершить что-нибудь классное, красивое. И я снова верю в силу доброты, в силу красоты, во мне вдруг просыпается наивность, и я опять становлюсь счастливым человеком. Я тут же начинаю звонить Косте, начинаю рассказывать ему свои эмоции. Такое же случается и с ним.
Я наблюдаю за вашим с Костей родством душ и понимаю, что это очень близко нам с Игорем, потому что у нас такая же внутренняя, глубинная спайка, хотя мы, как и вы, очень разные по характеру, по темпераменту. И даже по внешнему виду!
— Мы с Костей стали немножко похожи только с возрастом. Я заметил, что, сколько бы раз мы ни встречались с тобой, каждый из нас обязательно говорит о своем брате.
Ну, мы с Игорем двойняшки, у нас пятнадцать минут разница. У вас сколько?
— Два года.
Два года — это большая разница. Костя -старший брат. Интересно, ты тянулся за ним? Куда он, туда и ты?
— Мы стали сближаться где-то с момента, когда я достиг совершеннолетия, в 21 год, когда можно уже продавать человеку спиртное. (Улыбается.) Видимо, в это время человек делается взрослым не только физиологически, но и психологически. Мы не были особенно близки в первой части жизни, пока учились в школе. У нас были всегда разные друзья, увлечения.
Ты поехал в Николаев поступать в кораблестроительный институт. Потому что брат там учился?
— Это отдельная история. Костя два года подряд поступал в московский медицинский институт, он четко понимал, что хочет быть врачом. Но у него не получилось. А у нас в Батуми был судостроительный завод, он там какое-то время поработал и понял, что ему проще будет поступить в кораблестроительный институт. И поступил. У меня та же история произошла. Я нацеливался на московские вузы. В энергетический хотел.
Значит, тоже столица манила?
— Все прутся в Москву, ну и мы как стандартные…
Так ты ездил поступать в Москву?
— Нет, я так и не поехал. В Батуми был педагогический институт, туда приезжали комиссии из разных вузов. И дешевле было попытаться поступить прямо тут, а не ехать в Москву. В первый год я не поступил… У меня 23 июня день рождения, а 24-го был последний призыв, и меня должны были забрать в армию. Мне за месяц до этого уже объявили об этом, и я перестал готовиться к институту. После проводов, еще не протрезвевший, пришел в военкомат…
Ты легко принял эту ситуацию — служить в армии?
— Я всегда был оптимистом, считал: что бы в жизни ни происходило — это к лучшему. Думал о хороших вещах, которые меня ждут в армии… Гак вот, в военкомате мою фамилию не назвали! Перебор был. Я оказался лишним, но даже не обрадовался, потому что понял, что теперь надо куда-то поступать. И опять я никуда не ездил — пришла квота из Николаевского кораблестроительного института.
А Костя там уже учился.
— Да. Но я был совершенно уверен, что, закончив пару курсов, из этого вуза смогу прекрасно перевестись в энергетический или радиотехнический, куда мне по-прежнему хотелось. В тот момент логично было поступить именно в этот вуз, заодно Костя мог бы и присмотреть за мной. Я все-таки был баламутом, а работая на телефонной станции после окончания школы, повзрослел, потому что со мной работали взрослые парни — 22-24 года. Мне казалось: ну, это уже дядьки. Мы крепко выпивали, потому что каждый раз, когда мы ремонтировали кому-то телефон, получали спиртное, оно было основной валютой в то время. При этом я ухитрялся еще и заниматься физикой, математикой и готовиться к экзаменам. В конечном итоге я поступил, и вот тут начинаются чудеса. Если взять меня в начале института и потом лет через десять…
Это два совершенно разных человека, да?
— Может быть, человек и один, но цели, которые были у меня вначале, и те, к каким я пришел, оказались совершенно разными. Это говорит о том, что все-таки человек предполагает, а Бог располагает. И как бы мы с Костей ни уходили от музыки, все равно Господь Бог и какое-то… провидение нас к ней привели.
А вообще когда музыка появилась в твоей жизни? Я знаю, что Костя создал свою музыкальную группу в кораблестроительном институте…
— Костя как-то шел по городу Николаеву, встретил товарища на перекрестке. Товарищ его позвал на репетицию ансамбля. И Костя пошел. А там как раз не хватало клавишника. У Кости не было такой цели, он просто шел сам по себе и не знал, что какой-то там ансамбль… Музыку мы, конечно, слушали с самого детства. Собирали записи, диски переписывали. У нас было очень много музыки — начиная с АВВА и заканчивая Uriah Неер, Deep Purple, Pink Floyd.
Но ни ты, ни Костя никогда в жизни не думали о том, чтобы стать музыкантами, так?
— Может быть, это провинциальный комплекс, но мне казалось, что музыкантом может стать только человек, который родился и вырос в каких-то особых условиях. Это должно быть делом его жизни с самого рождения.
А вы из семьи…
— У нас родители — инженеры, хотя мама прекрасно пела, и папа прекрасно пел. Ну пели и пели. Тогда быть инженером у нас считалось серьезным, а быть музыкантом — это что-то временное и не очень серьезное…
В результате Костя стал клавишником, а потом пригласил тебя петь?
— Я начал потихоньку приходить туда, там была совершенно другая атмосфера. Так как я занимался радиотехникой, я умел прекрасно паять, и паял шнуры, мечтая о месте звукорежиссера.
То есть амбиций музыканта у тебя не было?
— Не было. Мне говорили, что я хорошо пою, ну, на уровне Батумской музыкальной школы. Все-таки в советские времена не всё было плохо — у нас была прекрасная музыкальная школа…
Так у тебя было начальное музыкальное образование?
— Да. Мы оба окончили музыкальную школу — и Костя, и я. Костя по классу скрипки, я — по фортепиано. Костя так скрипку и не полюбил, а я, получии пятерку на экзамене по фортепиано, полюбил этот инструмент…
И как в результате ты оказался на сцене, Валера?
— Группа купила такой прибор — ревербератор, который делал эхо, и я как техник стал его проверять. Ребята ушли в гримерную, а я взял микрофон и начал пробовать эффекты. Пробовал-пробовал, потом начал петь. Вдруг выходят ребята — ошарашенные, удивленные, — из гримерной. Это кто поет? Я говорю: да я, пробую эффекты. По-моему, неплохо получается. И меня взяли на бэк-вокал, дали мне какие-то клавиши старые, и я еще поигрывал на клавишах.
С этого момента ты почувствовал, что жизнь может пойти по другому руслу?
— Абсолютно нет. Я почувствовал, что, может быть, теперь буду пользоваться вниманием девушек. Потому что попаду на сцену на студенческом вечере. А институтский актовый зал вмещал пятьсот-шестьсот человек!
Я помню этот актовый зал. Мы были там во время съемок в Николаеве. По-моему, в зале даже аппаратура еще стоит, на которой вы с Костей играли.
— Да, те «дровишки» стоят. Там был особый запах, там было всё другое… Вообще всё необыкновенно, что случается впервые в жизни. Когда ты для себя открываешь какой-то новый мир. Я восхищаюсь людьми, которые, многого добившись в жизни, уходят в совершенно другие увлечения. Может, в этом и заключается выход из кризисов любых — спасительная потребность вырваться из благополучия, которое ты так долго и тщательно создавал. Не хочу почивать на лаврах и восхищаться своей крутостью… Открывать для себя что-то новое — вот об этом я меч таю.
Разве сегодня крутой парень Меладзе почивает на лаврах? Судя по твоему творчеству, этого не скажешь.
— Знаешь, Вадик, мне стало неинтересно. А хочется еще делать открытия в жизни. Чего бы ты ни добился, нет ничего скучнее, когда дальше тебя ничего нового не ждет… Меня больше всего путала и пугает рутина. Даже когда у тебя всё в порядке, это тоже рутина, если нет никаких перемен, если нет каких-то новых целей, если ты уже не понимаешь, чего ты хочешь в жизни.
Давай, Валера, сменим пластинку и опять отмотаем ленту времени назад. Как получилось, что ты завоевал Москву, российский шоу-бизнес?
— После института я поступил в аспирантуру. Я продолжал думать, что профессиональными музыкантами становятся люди, которые родились в особом месте и особо как-то готовились к этому. Мне стукнуло в голову, что я хочу остаться в институте, хочу там работать. Я занимался наукой — гидромеханикой, исследованиями. Мне это очень нравилось на самом деле. Меня распирало от всяких мыслей, от новых идей. Я заново сдал те экзамены, которые у меня были сданы не очень хорошо, потому что в аспирантуру надо поступать с очень хорошими оценками, если ты идешь туда сразу после института. У меня получился очень хороший диплом, я поступил в аспирантуру, работал и писал кандидатскую.
А с музыкой-то как?
— Музыкой мы продолжали заниматься. В трагический момент, когда произошел полный развал страны, экономики, науки и всего вообще в этой жизни, стало понятно, что молодой ученый никому не нужен, перспектив не было, финансирования тоже. И я понял, что из двух бесперспективных занятий есть смысл выбрать музыку, а не науку. Костя для себя выбрал музыку. А мы уже были тандемом: он писал, я пел его песни. В это время мы встретили группу «Диалог». Это была очень профессиональная команда. Мы записали два диска — один вышел в Германии, второй диск вышел здесь, в России, в Советском Союзе еще тогда, это был 90-й год.
И вы начали выступать вместе с этой группой?
— Да, это были первые профессиональные шаги, первые профессиональные записи в студиях и первые выступления.
Песни писал только Костя?
— Частично это были песни Кима Брейтбурга, он был руководителем и солистом этой группы, и частично Костины. Постепенно мы с Костей ушли в автономное плавание. Но Ким оставался нашим саунд-продюсером. Потом мы встретили Евгения Фридлянда, и пошло-поехало…
Ты никогда не производил впечатление мальчика-попрыгунчика. Даже когда ты только появился в шоу-бизнесе, в тебе ощущалась мужская основательность. Это тебя очень отличает от многих в этом пространстве.
— Сначала это мне казалось недостатком. Я ведь даже не выглядел как музыкант, мне всегда говорили: ты выглядишь как ботаник, как инженер, как кто угодно, но точно не как музыкант. И если я пытался вдруг выглядеть как музыкант, то выглядел еще смешнее.
Что именно вызывало смех?
— Ну, какой-то пиджачок со стразами на заказ сшил… Это было ужасно. У меня, кстати, были офигенные примеры, которые по сей день есть. Это Брайан Ферри. Я считаю, он вообще икона стиля. Есть клипы 70-х, где он всегда в костюме, в галстуке, такой английский пижон. Но при этом у него был такой черт в глазах, что он в этой клерковской одежде выглядел всегда очень стильно. Еще был Роберт Палмер. И конечно, мне безумно нравилось, как выглядит Джорж Майкл.
У тебя самого бородка как у Джоржа Майкла.
— Моя борода появилась, по-моему, раньше, чем «Олдер» Майкла. Он в альбоме «Олдер» впервые так выступил. Если я сбриваю бороду, то лицо становится какое-то круглое, мне кажется, бородка вытягивает лицо немного.
А теперь это уже часть твоего имиджа.
— Ну и теперь уже от этого не избавишься. Есть такие вещи, которые если однажды примерил на себя, то навсегда. Еще пример — хороший костюм. Если он на тебе сидит, то ты уже не видишь никакой другой одежды, в которой ты можешь появиться на людях. Может, это не очень удобно, но на сцену я ни в чем другом, кроме как в костюме выйти не могу.
И при этом костюм должен быть непременно черный.
— Да, как Форд говорил: машина может быть любого цвета, если она черная.
Валер, не могу не задать вопрос, который и мне интересен, и многим. В нашем фильме — я его перед нашей встречей пересмотрел — Филипп Киркоров говорил, что ты его самый любимый певец, лучший голос страны. В прошлом году, после известной конфликтной ситуации, когда он ударил женщину, ты сказал, что никогда в жизни ему руки не подашь и не выйдешь с ним на сцену. Какие у вас сейчас с ним отношения?
— Мы не общаемся. Но все равно это ужасно неудобная ситуация, когда ты сталкиваешься с человеком и должен пройти мимо него отвернувшись и не подав руки. Это несоблюдение простейших норм этикета. А мы находимся в таком пространстве, где все-таки нужно эти нормы соблюдать. В итоге получилось, что мы оказались оба в Юрмале. Несколько дней мы не здоровались, а потом была общая песня и на сцене мы стояли рядом. Произошел разговор, мы договорились не конфликтовать и вести себя прилично. Хотя я уверен, что он человек, который обиду не забывает.
То есть сейчас конфликт исчерпан.
— Нет, конфликт не исчерпан. И я честно скажу, мне всё меньше и меньше хочется появляться на каких-то съемках в музыкальном пространстве. Я всё больше и больше чувствую, что мне дискомфортно в шоу-бизнесе, в том, во что он сейчас превратился.
Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что люди всё меньше и меньше занимаются творчеством. На сегодняшний день тот, кто создает музыку и преподносит ее зрителю, — человек вторичный. Появилась новая профессия — публичный человек. Эти люди работают так, что если бы столько сил вкладывать в творчество или в какую-нибудь полезную профессию, то можно было бы добиться больших высот. Они годами постоянно появляются в светской хронике, про них пишут, что они известные телеведущие или что они известные артисты. Но я никогда не видел этих людей ни на сцене, ни на экране. Не понимаю, какое они имеют отношение к профессиональной деятельности. И именно эти люди на сегодняшний день стали первичными. То же самое произошло с Юрмалой. Сначала это было чисто музыкальное мероприятие, туда съезжались музыканты. Это был капустник, мы валяли дурака, мы пели чужие песни, мы показывали что-то новое свое… И не только молодые исполнители там пытались как-то себя проявить, но и взрослые музыканты, и это было очень важно.
А потом?
— А потом VIP-зона начала расти, и цены на нее начали расти. Потом начали в прессе описывать события, которые происходят вокруг. И всё переросло в светское и бизнес-мероприятие.
Ты редкий музыкант, кто так не любит светские мероприятия.
— Все-таки нужно понимать, что первично, а что вторично. Я не хочу быть частью светского мероприятия, я музыкант и занимаюсь музыкой. Дошло до того, что последние два года о музыке вообще ничего не нишут’, об основном событии! То есть в нашей жизни начинают меняться акценты. Людей, которые делают вид, что работают, превозносят больше, чем тех, которые на самом деле работают. И я думаю, что виноват в этом шоу-бизнес, виновата пресса вокруг шоу-бизнеса, весь этот котел.
Валера, ну ты же всё равно являешься частью шоу-бизнеса.
— Нет, я не являюсь частью шоу-бизнеса. Это он меня пытается сделать своей частью. Я являюсь производителем. Костя придумывает песни, я их исполняю. Наша цель — выйти с этими песнями на сцену, что мы и делаем ежедневно. Но теперь получается, что даже новая песня и новый альбом неинтересны никому, об этом уже говорят все музыканты, я не буду повторяться. А вот если у человека в личной жизни что-то происходит, вот об этом готовы писать сколько угодно. Людям это стало интересно, их подсадили на все эти истории. Дальше всё еще более абсурдно: желтой прессе ежедневно нужны сенсации, а они не случаются так часто. Тогда про нас, реальных людей, просто выдумываются разные истории.
Вот и про твою личную жизнь столько слухов, столько легенд. Про твои отношения с Альбиной Джанабаевой — жена она твоя или не жена… Ты сам ничего про это не говоришь, и это всё обрастает слухами. Но послушай, если человек одну женщину разлюбил, а полюбил другую, так часто случается. Почему про это не рассказать?
— Это со стороны кажется простым. Когда человек попадает в этот клубок… Мне намного важнее ничего не говорить и не обижать ни одну, ни другую женщину. И мне намного важнее как можно дольше скрывать все происходящее в моей личной жизни, чтобы не видели, не знали и не читали об этом мои дети. Я, может быть, хочу слишком многого, но, оказывается, то, чего я требую от журналистов и от прессы, уже оговорено тысячу раз во всех законах. Это оговорено в правах человека, которые подписала Россия и которых должна придерживаться. Никто не имеет права караулить меня и фотографировать из-за угла.
Да, конечно, но ведь это всё происходит. Вот у тебя три замечательные дочки, но они же читают в прессе про ваши отношения с Альбиной Джанабаевой, про то, что у вас есть сын.
— Да, они всё это знают. Но в какой извращенной форме это всё подается… как будто бы берут интервью у моих знакомых, их словами пишут. Это не выглядело бы всё так мерзко, если бы не выдавалось в таком уродливом виде. Они же не могут написать, что вот сегодня человек вышел из дома, он счастлив… Они обязательно должны придать этому какую-то…
…какую-то остроту. Валера, можно, я тебе простой вопрос задам? Ты сегодня счастлив с Альбиной?
— На самом деле невозможно расслабиться, невозможно быть до конца счастливым. Потому что я всё равно испытываю глубочайшее чувство вины. И поэтому многие вещи не складываются, и иногда я боюсь, что и никогда не сложатся. Как бы далеко ты ни уехал, все равно ты находишься на этом земном шаре, где живут люди, которым ты сделал очень больно. Я не могу избавиться от этих мыслей. Иногда просыпаюсь и могу всю ночь об этом думать и мучиться. И это, конечно, тяжелым испытанием ложится на наши отношения. Это портило Альбине жизнь и портит, и, в общем, как-то так всё…
Ты такие тонкие вещи говоришь, я понимаю, насколько у тебя хрупкая душа. И еще больше тебя уважаю… Валера, а дочери твои чем занимаются?
— Мои дочери — это моя гордость. Инга учится в Оксфорде, сложнейший институт, и я за нее очень переживаю. Сначала был безумно горд. До такой степени горд, что, когда она написала, что поступила, я прослезился. Младшей еще только девять лет. Средняя, Софья, учится в школе, учит английский язык и уже очень неплохо его знает.
А у тебя английский хороший?
— Нет. Он у меня на уровне найти терминал в аэропорту, сделать заказ в ресторане и найти свой размер в магазине.
Валера, я удивлен, что у тебя не айфон, а телефон, почему так?
— Когда появились первые гаджеты, электронные записные книжки, я сразу научился с ними обращаться. И я до сих пор пользуюсь всеми этими устройствами, и айфон у меня тоже есть. Я заработал на айфон. (Улыбается.) Но я его использую исключительно как органайзер: там у меня записная книжка, там у меня куча программ, необходимых для жизни — и для деловой, и для музыкантской.
Но звонишь ты все-таки по телефону. Почему?
— А звоню исключительно по телефону, потому что я привык к клавиатуре, не глядя могу набрать любой номер. Потом, телефон долго держит батарею, а для меня это важно, потому что я могу два дня ехать, лететь. Мне нужно, чтобы телефон был заряжен и я был всегда на связи. И еще. Он небольшой по размеру, а айфон нужно отдельно где-то носить. Зато у меня в айфоне всё в электронном виде, по полочкам разложено.
И дома ты педант — тоже всё по полочкам разложено, или ты человек-хаос?
— Бывают моменты, когда после тяжелого дня я могу разбросать всё, швырнуть один ботинок в одну сторону, другой в другую. Потом поем, приму душ, сниму напряжение и все это пойду соберу и сложу аккуратненько. У меня есть два состояния. Например, я каждые полгода голодаю. Я могу голодать семь дней, пить одну воду. Это одна крайность. Но бывают праздники, и вот тут, если человек садится за стол в хорошей компании, он должен все правила убрать, кроме правил вот этого совместного застолья. Иногда и несколько дней подряд такое случается, если совпадают праздники, дни рождения… Это другая крайность.
Валера, а зачем голодать, зачем себя истязать, если потом всё возвращается на круги своя?
— Если бы я только ел, выпивал и веселился, думаю, это было бы ужасно. Я фантастически здорово себя чувствую. Я вообще люблю эти плюсы и минусы. Это, видимо, часть моего характера. У меня разность потенциалов обязательно должна быть в разные жизненные моменты.
Скажи, когда возник дуэт с «ВИА Грой», это тоже было новое дыхание жизни? Зачем тебе это нужно было?
— Это было что-то необыкновенное. Мы здесь говорим о кризисе среднего возраста. Кризис бывает любой, кризис даже бывает в восприятии тебя зрителями. Когда у тебя всё нормально, но зрители уже привыкли к тебе, когда от тебя ничего нового не ждут… Это страшно, да, но всё в наших руках. У нас как раз вышла песня «Красиво», до сих пор эту песню просят на каждом концерте, и это действительно один из самых мощных козырей, которые я выставляю, когда мне нужно завести публику. В этот момент появилась группа «ВИА Гра», молодые девчонки, пока еще не раскрученные. Костя сделал дуэт, сначала «Океан и три реки», об этом начали говорить. А когда вышла песня «Притяжения нет», то это был взрыв. Тогда еще зрители не воспринимали девчонок настолько всерьез, как случилось это позже. Хотя у них уже к тому времени был отличный репертуар и они были в прекрасной форме. И вот с этими двумя клипами мы как-будто прорвались в новое пространство. И опять открылся какой-то клапан — было много концертов и приглашений. И мне, и «ВИА Гре», и нам совместно.
И при этом ты думаешь о том, что когда-то всё может закончиться и ты уже не будешь на Олимпе. Морально к этому готовишься?
— Я к этому готов… Не собираюсь бесконечно пиариться, чтобы продлить свое пребывание на олимпе. Вот наконец перестал сниматься в идиотских новогодних передачах. Ладно, когда поешь свои песни в новогодних декорациях. Это хорошо, это нормально. Но когда вдруг начинают на скорую руку делать какие-то номера и кто-то начинает писать какие-то чудовищные стихи на известные западные песни. Стихи, которые не укладываются ни в рифму, ни даже в количество слогов для этой мелодии. А тебе говорят, это хорошо, это нормально. Лишь бы люди смотрели — под оливье и под водку всё пойдет. Я сначала испытывал дискомфорт, потом больше и больше. Сейчас я испытываю полное отторжение… Я в этом году не снимался. В этом году я снял только одну песню — «Опять метель», Костину песню. И вот когда я смотрел по телевизору эту новогоднюю… вакханалию, я был рад, что я там не участвую. Я не хочу обидеть своих коллег, каналы, которые это делают, я всех уважаю, но я не хочу больше в этом принимать участие, мне это неинтересно. Юрий Антонов вообще ни одного клипа не снял, а он дико востребован, потому что у пего ecu. музыка. У него есть чувства в песнях, у него песни прекрасные. Александр Серов, я думаю, может столько гастролировать, сколько захочет. Сто лет он не заявлял о себе ничего нового, он почти не снимается. Но если я еду на гастроли, то его афишу я вижу всегда. А есть огромное количество людей, которые с утра до вечера на экране. Они и телеведущие, и поют, и всё что угодно — я ни разу их афиш не видел… Повторяю, морально я готов к тому, что всё кончится. Более того, может быть, я сам этот момент и сынициирую. Просто уйду, и всё.
Ты говоришь «уйду, и всё». И что дальше? Чем будешь заниматься?
— Путешествовать. Я понимаю вопрос — «На что ты будешь жить?» Шоу-бизнес не дает таких денег, которые можно было бы просто собрать и куда-то вложить. Это только люди, которые ничего не делают в жизни, думают, что у кого-то есть возможность заработать кучу денег и потом просто радоваться жизни. Любую сумму можно рано или поздно потратить и, понятное дело, нужно всё равно чем-то заниматься параллельно. Я умею работать. Я умею строить, я умею организовывать людей, я много чего умею. И понятно, что любое другое занятие будет мне нравиться намного меньше, чем петь. Ничего мне в жизни не будет нравиться так, как выходить на сцену. Но лучше вовремя уйти, потому что время такое сейчас. Сейчас, если человек оступается, если он заболел и плохо выглядит, найдется обязательно какое-нибудь издание, которое его растопчет. Найдутся люди, которые в Интернете его распнут, уничтожат, сделают предметом насмешек.
И все же, дорогой мой Валерий Меладзе, я очень надеюсь, что в ближайшее время ты не покинешь сцену!
— Меня все чаще стала посещать эта мысль. Но не волнуйся, в ближайшее время точно нет. (Улыбается.) К любому, даже резкому шагу нужно тщательно готовиться.
5 гениальных мелодий XX века, по мнению Валерия Меладзе:
«Мелодия» — А. Пахмутова
«Песня о далекой Родине» — М. Таривердиев
«Time То Say Good-Bye» — Francesco Sartori
«Yesterday» — The Beatles
«Happy New Year» — ABBA
