Власть не считается с думающей частью населения

Интеллигентная поп-музыка — довольно редкое явление на нашей эстрадной сцене. Валерий МЕЛАДЗЕ уже полтора десятка лет задает качественные стандарты жанра, но у него не так много последователей. В беседе с корреспондентом «Новых Известий» певец рассказал, почему поп-артисты не спешат критиковать жизнь в стране и почему сам Меладзе не зависит от государства.

Юрий Шевчук месяца полтора назад спел на одной сцене с U2. Если абстрагироваться от политической подоплеки этой истории — с кем бы вы хотели выступить, чтобы считать свою карьеру полностью успешной?

— Из старых проверенных команд это могли бы быть Genesis или, в частности, Фил Коллинз. А из современных — группа Hurts. Мне очень нравится их музыка, хотя я пока про них мало читал, не знаю, что они за люди. Команда появилась недавно и работает в стиле, который я больше всего люблю.

Политическую активность того же Шевчука некоторые ваши коллеги осуждают: мол, зачем Химкинский лес спасать, когда можно спокойно деньги зарабатывать. Тем не менее к нему присоединяется все больше артистов. С чем это связано? Общество снова испытывает потребность в протестной музыке?

— В Китае говорят, что только врагу можно пожелать жить во времена перемен. И в нашей стране мы столько раз оказывались в условиях нестабильности, что стали очень пассивными. Но стабильность оборачивается застоем и стагнацией. Так что Шевчук делает все правильно и как рокер, и как человек. В любом случае должна звучать какая-то альтернатива официальной точке зрения. И власти к ней должны прислушиваться. Любому нормальному человеку, живущему в России, уже явно бросается в глаза «заболоченность» нашей политической жизни. Надоели одни и те же лица, одни и те же слоганы. Даже на Западе все протестные молодежные и музыкальные движения возникали тогда, когда власти усиленно навязывали людям видимость благополучия и стабильности, пряча за ними проблемы в стране. Шевчук не просто протестует ради протеста, он предлагает другую форму отношений власти с народом. Многие люди с ним согласны, но не все готовы высказываться так же громко.

Себя вы представляете на каких-то политических акциях, концертах против чего-то или в защиту чего-то?

— Я сам себе часто задаю этот вопрос. С одной стороны, музыкант и политика — вещи совершенно несовместимые, особенно если поешь песни о любви и красоте. У нас с рок-музыкантами может быть одинаковое отношение к жизни, но с моим репертуаром лезть в политические акции смешно. Люди могут сказать по Станиславскому: «Не верю!» Для Шевчука протест гармоничен, я ему верю. В то же самое время ни в каких акциях «за что-то» по линии «партии и правительства» я участвовать не собираюсь. По образу жизни и способу мышления я близок к интеллигенции, а эта прослойка в России всегда критично относилась к официальной линии. Интеллигенции всегда не нравилась власть, и нормальные интеллигенты во власть никогда не шли. Власть очень сильно меняет любого человека.

Кроме болотистости, какие у вас как интеллигента претензии к нынешней власти?

— Власть всегда заигрывает с наиболее активными слоями населения, к которым интеллигенция не относится. Об этом можно судить хотя бы по телевидению и прессе, которые четко выполняют запросы власти. Все заточено под среднестатистического российского зрителя, который якобы хочет только развлекаться, отдыхать и при этом жаждет крови. Я не могу понять — то ли это вид пропаганды, когда человека отвлекают от всех проблем, то ли зрителя пытаются сильно напугать жуткими программами с криминальными сюжетами, чтобы у него оставалась единственная надежда на вождя. Ни власть, ни телевидение не принимают в расчет думающий, образованный и имеющий свое мнение слой населения. А ведь с мнением этой части народа нельзя не считаться, потому что при всей своей политической пассивности люди, занимающиеся интеллектуальным трудом, составляют цвет нации. Нельзя на них не обращать внимания или разговаривать как с дураками.

В России исторически периоды стабильности сменяются потрясениями, революциями и кровью. Есть ли шанс выскочить из этого замкнутого круга?

— Очень хочу в это верить. Я живу в этой стране, здесь живут мои дети, и я хочу, чтобы Россия была процветающей, жила в мире внутри себя и с соседями. Хочу, чтобы границы были открытыми, чтобы можно было ездить по всему миру без виз. Вроде бы мы медленно, но верно к этому приближаемся. Но есть и некоторые признаки, указывающие на обратные процессы. У народа все меньше и меньше спрашивают, как они хотят жить, кого хотят видеть во главе своих городов и областей. В России бунты очень часто возникали как будто бы на ровном месте. Это в природе всех нас. Вот я, например, очень мирный человек, могу очень долго терпеть, а потом меня вдруг переклинивает. Это можно сказать почти о любом человеке с нашим менталитетом — я по национальности грузин, но много лет здесь прожил, и мне тоже очень близок русский менталитет. Я не знаю, что нужно делать, чтобы бунта не было. Может, дать демократию по западному образцу? С другой стороны, если нас прижать американской формой демократии, то мы, может, еще быстрее взбунтуемся. В то же самое время у людей, живущих в России, есть важное качество, которое не позволило нам при безвластии девяностых скатиться в хаос. Милиция не контролировала ситуацию на улицах, власть была достаточно слабой, экономика была на полном нуле, люди были брошены на произвол судьбы и должны были сами выкарабкиваться. Любая другая страна скатилась бы в анархию и мародерство. Мы же не одичали, потому что в нас есть внутренний порядок, какая-то психологическая «здравость». Да, многие в то время спились и стали наркоманами, но мы не перешли грань, за которой люди превращаются в диких животных. Нужно, чтобы власть и народ одинаково ощущали, какие есть проблемы. Хотя… Тут все неоднозначно. Если какой-нибудь человек начнет мне объяснять, как я должен петь, мне это вряд ли понравится, и я не стану его слушать. Наверно, так же относятся и руководители нашей страны к тем людям, которые их критикуют. С другой стороны, если вот я совсем перестану прислушиваться к мнению своих слушателей, то рискую тем, что люди перестанут приходить ко мне на концерты, слушать мои песни. Так же если и власти перестанут прислушиваться к народу, он отвернется от них.

Если к интеллигенции так и не прислушаются и постараются сильнее закрутить гайки, это может отразиться на вашей работе? Перестанут показывать по телевидению, начнут запрещать концерты — или народная любовь эти препоны сметет?

— Мне кажется, я не очень зависим от государства. Если начнут закручивать гайки, можно ничего не говорить, ходить с довольной физиономией, соглашаться с официальной линией и петь песни о любви. Так можно прожить сколько угодно и быть в полном порядке. По большей части поп-артисты выбрали такую линию. Но если мне что-то начнет до такой степени не нравиться, что я выйду протестовать, значит, дело совсем плохо. В принципе мы все надеемся на лучшее, но в каждом из нас есть много противоречий: с одной стороны, мы вроде не хотим скандалов, с другой — всегда готовы к борьбе. Даже на отдыхе за границей можно заметить, что русские склонны к протесту: нам все кажется, что нас хотят обмануть, дать номер хуже, надуть с экскурсиями. Если бы мы не искали себе проблем, могли бы больше внимания уделять себе и своим близким. Но это уже заложено на генетическом уровне: ни одно поколение в России не прожило без потрясений и катаклизмов. Может быть, хоть нынешней молодежи удастся без этого обойтись?

В середине 1990-х вы задали на эстраде редкий стандарт: хорошо поющий человек, к тому же приличный, здравомыслящий, положительный. Зависти не ощущали со стороны коллег?

— Нет. Меня долго подкалывали коллеги, что я больше похож на инженера, чем на певца. Меня это довольно долго задевало, и я не понимал, что я должен сделать с собой, чтобы стать похожим на певца. На Западе всегда были певцы, которые ходили в костюмчиках, — Брайан Ферри или Роберт Палмер. Эти люди мне близки по музыкальной идеологии. А у нас почему-то считается, что творческий человек должен выглядеть странно, тусовочно, богемно. Форма иногда побеждает содержание. В конечном итоге меня приняли таким, какой я есть. Я задумывался над тем, что образ получается слишком правильным. Но образ не был придуманным, это в большой степени я сам. Иногда стилисты давали мне советы, которые я не мог к себе применить. Предложенные ими образы ко мне не прилипали.

Вы 15 лет назад и сейчас — это два разных артиста?

— Иногда мне кажется, что это даже два разных человека. А иногда — что я такой же, как в детстве.

У вас есть ностальгия по Советскому Союзу?

— Пожалуй, нет. У нас ведь ностальгия не по какому-то строю или стране, а по хорошим моментам нашей жизни. Мои родители остались такими же нормальными советскими людьми, но абсолютно гармонично чувствуют себя и в нынешнем времени. У меня очень теплые воспоминания о детстве, я не думал тогда, что каких-то свобод мне не хватает. Если сравнивать, то, наверное, наши родители тогда были поспокойнее за нас, было ощущение, что большая страна обо всех позаботится. Сейчас каждый сам за себя.

А то, что некоторые из «15 республик, 15 сестер» разругались в пух и прах?

— А, вы об этом! Это процесс искусственный, как и в свое время соединение всех в Союз. Тем не менее в СССР выросли два поколения, и люди успели привыкнуть жить в одной стране. Поэтому развал Советского Союза тоже был искусственным процессом. Родившись в Грузии, я считал Россию братской республикой. Прибалтика была менее понятна, но всегда была уверенность, что туда можно поехать без всяких границ. Со Средней Азией мы были совсем разные. Так что либо стали бы через несколько поколений одинаковыми, что вряд ли возможно, либо империя в конце концов должна была развалиться. И знаете что: мы можем сколько угодно вспоминать СССР, а нашим детям это будет уже все равно. И чего скучать по тому, что не вернуть? При этом я осознаю, что со своей грузинской фамилией должен вести себя в России прилично, чтобы по мне судили о бывшем братском народе. Это большая ответственность. Тем не менее, несмотря на все политические процессы, на уровне людей, простого человеческого общения, между грузинами и русскими нет злобы или ненависти. Давайте называть вещи своими именами. Была настоящая война, может быть, для России маленькая и победоносная, а для Грузии трагическая. Но все равно вы не найдете в Грузии человека, который приехавшему из России гостю сказал бы хоть одно плохое слово. И я как грузин, живущий в России, ни разу не ощутил на себе ни одного косого взгляда и слов «что ты здесь делаешь, езжай на свою историческую родину». Политикам не удалось разрушить человеческие отношения.