Валерий Меладзе любит петь в цирке
А раньше ему нравилось заниматься глубокой очисткой воды.
На фестивале «Ступень к Парнасу» в 1990 г. Меладзе и певицу Валерию пригласили вдвоем на сцену и представили примерно так: «А сейчас — Валерия и Валерий Меладзе». Вроде как «Анна и Михаил Сидоровы». Ясное дело, относительно песни «Валерия» ни у кого сомнений не было — посвящается жене его, Валерии.
На том фестивале 27-летний певец с Украины с грузинской фамилией лауреатом не стал, хотя и удостоился приза съемочной группы. Сегодня Меладзе — одна из ключевых фигур на нашей эстраде. И одна из самых необычных: он едва ли не единственный из отечественных поп-певцов обладает настоящим голосом.
— Валера, давайте так — если есть какие-то закрытые темы, сразу предупредите.
— Я не очень люблю говорить о себе.
— Неплохое начало для интервью.
— Вернее — о своей личной жизни. В частности — о жене и дочке.
— Но тем не менее факт наличия жены и дочери вы не отрицаете?
— Нет, конечно. Я вообще за нормальные отношения между мужчинами и женщинами и не согласен с Алибасовым, что лучше пусть музыкант будет голубым.
— И как вам на Олимпе?
— Есть вещи, которые я сейчас просто обязан делать. Я должен давать автографы, фотографироваться с поклонницами. Хотя такую съемку считаю глупостью.
— А есть универсальный способ отказать? Не охотнику за автографами, а гонцу, которого присылают после концерта сообщить, что господа такие-то честь имеют пригласить Валерия Меладзе на банкет в его честь?
— Обычно делаем вид, что жутко устали. Это, кстати, правда. Я ведь после выступления мокрый насквозь.
— Серьезно? Я понимаю, Мик Джаггер сбрасывает на сцене по нескольку кило, так он и движется как!
— Ну я, во-первых, тоже не стою без дела. А во-вторых, при пении у меня идет очень сильное напряжение мышц живота. Ну еще и эмоции, конечно. Хотя в последнее время стал замечать, что устаю гораздо меньше. У меня даже мысль возникла — а не становлюсь ли я энергетическим вампиром?
— Ну, Валера, от вас, честно говоря, не ожидал.
— Да нет, я тоже особо в невидимый переход энергии не верю, но есть вещи, которых мы, видимо, еще не знаем. Иногда выхожу в зал, лиц не вижу, но чувствую, что присутствует какая-то здоровая, добрая энергетика. Очень люблю в цирках выступать. Там все как-то очень демократично. Не зря ведь в Риме все зрелища были в амфитеатрах. Но, в общем, я себя везде хорошо чувствую. И публика тоже: музыка у нас лирическая, нет в ней ничего такого, что располагало бы людей к агрессивности или напоминало бы об отрицательных сторонах нынешней нашей жизни. Специально стараемся всю чернуху отбросить.
— А почему? Вы живете в состоянии такой внутренней гармонии, что вам и думать не хочется о чем-то скверном, а тем более — об этом петь?
— Ну, во-первых, и так грязи хватает — в музыке, в поэзии, в кино. Кроме того, чернушная музыка в моем исполнении звучала бы неестественно. А гармония… По крайней мере я к ней стремлюсь. И вовсе не обязательно, если певцу худо, делиться своими проблемами с публикой. Бетховен под конец жизни был глухим. Можете представить, как ему было плохо? Но ни в одном своем произведении он этого не показал. Для меня в этом отношении пример — мой отец. Он прожил нелегкую жизнь, но ни разу я не видел у него проявления злости, обиды на свою судьбу.
— Тогда уж, может быть, сразу и расскажете о вашей семье?
— С удовольствием. Мы родились и выросли в Батуми в семье инженеров. Нас трое детей — я, сестра и брат, Константин, который пишет музыку и слова. Мы все окончили технические вузы.
— Вот вы конкретно — какой?
— Николаевский кораблестроительный институт, а потом еще и аспирантуру, занимался глубокой очисткой воды. И должен сказать, мне это очень нравилось. Если бы у меня сейчас была пара месяцев, я бы, наверное, защитился. Я ведь, чтобы в аспирантуру поступить, пересдал кучу экзаменов (учился-то я не очень). А потом пришлось выбирать: то ли заниматься наукой, то ли музыкой. Остановился на музыке. Хотя был такой тяжелый период, когда приходилось деньги зарабатывать всякими способами — в основном честными, но не очень престижными.
— Ну-ка, ну-ка…
— Ездил за рубеж, занимался торговлей. Но бизнесмен из меня получился неважнецкий.
— Вы — аджарец или грузин?
— Аджарцы — это те же грузины, только мусульмане. А я — христианин, В моих жилах в основном течет имеретинская кровь. Плюс еще русская и польская. Ко мне чуть не в каждом городе подходят: «Вот мы тоже — Меладзе».
— А земляческие чувства в отношении вас грузинская общественность Москвы как-то проявляет?
— Проявляет. Со многими людьми мне очень приятно видеться, с другими — не очень: кое-кто хочет видеть меня в числе своих друзей как приманку.
— «Приходи в гости, будет Меладзе»?
— Вроде того. А я очень не люлю, когда из общения со мной пытаются извлечь какую-то выгоду. Но это все касается не только моих земляков.
— Вы ведь продукт трех культур: в Грузии родились, на Украине учились, теперь живете в России. Наверное, все три страны заявляют на вас свои права: «Меладзе? Так это ж наш — русский (грузинский, украинский) певец»?
— Не без того.
— Но по-грузински вы можете объясниться?
— Могу и прекрасно все понимаю. По-украински тоже, но говорю редко — так, смеха ради. Но симбиоз культур я в себе ощущаю. Может, оно бы и нужно как-то определиться, но причислить себя к какой-то одной нации я не могу. И в компаниях тост за дружбу народов я всегда поднимаю.
— Тосты — это предел того, что вы, выражаясь высокопарно, могли бы сделать как гражданин? Не создать ли вам фонд содействия чему-нибудь?
— Фонды себя уже настолько дискредитировали… Но я бы с удовольствием дал концерт где-нибудь на границе Грузии и Абхазии. Или Армении и Азербайджана. Потому что я знаю: наши записи слушают и там, и там. Если бы кто-то взялся за организацию этого дела, я бы без колебаний поехал.
— На конкурсе «Ступень в Парнасу» вы лауреатом не стали. А сегодня вы знамениты и любимы, хотя сами говорите, что петь с тех пор лучше не стали. Может, ну их вообще — все эти конкурсы? Пусть каждый молодой исполнитель найдет своего Евгения Фридлянда (продюсер Валерия Меладзе) и шагает к славе под его руководством?
— Женя бы никогда мной не занялся, если бы не увидел во мне какого-то потенциала. И никто бы не стал вкладывать средства в мой промоушн без расчета на то, что потом эти деньги вернутся. Кстати: мы практически уже никому ничего не должны, все вернули с процентами.
— Но и сами ведь, наверное, стали богаче?
— Пришла некоторая стабильность: мы можем себе позволить хорошую студию, хорошую концертную аппаратуру. Я раньше очень боялся ресторанов и кафе. Особенно — приглашать туда девушек. Боялся оказаться неплатежеспособным. Сейчас могу с семьей и друзьями пойти в ресторан и поесть чего-нибудь интересного, вкусного.
Иногда я себя ощущаю счастливым, твердо стоящим на ногах человеком, что для мужчины очень важно. И деньги этому тоже помогли. Но музыка наша от этого лучше не стала.
— Принято считать, что популярному исполнителю полагается быть секс-символом.
— Когда тебя кто-то воспринимает как секс-символ, это неплохо. Но мужчина должен быть мужчиной во всем, в том числе — и в чувстве меры. Мне нравятся мои отношения с поклонницами: все очень умеренно и красиво.
— Поведайте о своей рок-н-ролльной юности.
— Кажется, в 1990 году наша запись попала к руководителю группы »Диалог» Киму Брейтбургу. Ему показалось, что я голосом похож на Джона Андерсона из YES. В стиле этой группы он и захотел сделать альбом. Выпустили пластинку, которой я горжусь: это очень серьезная работа на стихи Арсения Тарковского, такая рок-сюита.
— Мне тут недавно книга попалась — сборник интервью с деятелями нашей эстрады. Так они почти все на полном серьезе считают себя дедушками русского рока. У вас нет соблазна объявить себя крестным отцом отечественного арт-рока?
— Ну, должен прямо сказать… (за столом — оживление, смех) Многие делают заявления, совершенно не задумываясь: а не смешно ли это? Мне, например, очень не хочется быть посмешищем.
